Нет, не те десять лет, когда я учился. А те восемь, когда преподавал.
У меня был один, как я считаю, самый главный "учительский секрет". Когда меня спраливали, как это получается, что дети меня любят, я отвечал, что есть всего одна причина: я сам люблю детей. Причем всех, стараясь не выделять любимчиков.
И еще: я был очень счастливым учителем, потому что меня всегда поддерживал директор. Как-то раз он пришел ко мне на урок, внимательно прослушал его, а потом мы заперлись у него в кабинете и еще целый урок проспорили о тех принципах и приемах, которые я применял на уроках.
"Я против того, что вы делаете, -- сказал он, заканчивая разговор. -- Но у вас получается. Поэтому идите, и делайте так, как считаете нужным".
Это была огромная поддержка. И я делал "то, что считал нужным", а он меня поддерживал и даже иногда выгораживал перед коллегами. А время тогда было смутное. Один из моих коллег учил с детьми "Отче наш" на армянском языке и считался большим патриотом. Другой читал с восьмиклассниками "Детскую Библию" и ходил в новаторах...
Я не делал этого. Но и я тоже был с "завихрениями". Так, я довольно быстро отказался от сочинений по литературе, которые практически повально переписывались со шпаргалок, идущих, кажется, еще от сталинских времен. Зато мы писали диктанты, и мои ученики -- всегда подтверждали свои школьные оценки на вступительных экзаменах -- хоть с репетиторами, хоть без них.
Мы писали творческие работы, которые потом читали и анализировали в классах. Я чрезвычайно горжусь тем, что на мои уроки по "Евгению Онегину" сходились все свободные учителя школы -- послушать.
Но главное, что осталось у меня от тех лет -- дружба с теми, кто в те годы сидел за партами, глядя на меня (или куда-нибудь в окно, или на коленки соседней девочки...). Им сейчас больше лет, чем было мне, когда я был их учителем.
И я до сих пор вздрагиваю, когда слышу: "Здравствуйте, Марк Владимирович!"
