На первый взгляд, это довольно странно, не правда ли? С чего бы маленькой кавказской стране выпускать монету, посвященную музыке чернокожих американцев? Какой в этом смысл?
Вот об этом я и расскажу.
На фото: джазмен Левон Малхасян "Малхас" в своем клубе.
Светская жизнь молодого ереванца семидесятых годов протекала, главным образом, в кафе. По тем временам – особенно если учесть, в какой стране мы жили – их было много. Хотя, конечно, их количество ни в какое сравнение не идет с сотнями кафешек, наводнивших центр города за последние десять-пятнадцать лет.
Я всегда знал, кто из моих друзей проводил вечера в «Четвертом» – это кафе, примыкавшее к большому гастроному, который когда-то, в сталинские времена, торжественно получил четвертый номер. Напротив было другое кафе – «Артистическое», где собирались студенты-художники, актеры и режиссеры. В «Артистическом» пили вино, закусывая картошкой с сосисками.
Вино пили и в «Гинетуне». Название само уже говорит за себя – «Гинетун» значит «Дом вина», или, попросту, винный кабак. Там всегда было накурено, темно и пьяно. Девушек я туда не водил – не женское это было место. Напротив винного кабака, в подвале здания, где были редакции молодежных газет, был другой, где подавали прекрасные хинкали и играло трио – доол, кларнет и аккордеон.
«Аквариум», он же «Стекляшка» был другим любимым местом студентов – сюда ходили, главным образом, медики, так как это заведение было недалеко от Мединститута. После падения Советского Союза двухэтажное здание «Аквариума» несколько лет служило вещевым рынком.
Недалеко был «Пончиканоц», где, как уже ясно из названия, к кофе подавали пончики. Кстати, один из завсегдатаев «Пончиканоца», разбогатев, купил впавшее в запустение заведение и восстановил его с прежним названием.
И так далее, и так далее. Я ведь не сказал ничего о «Санасар-Багдасаре», об «Антресоли»…
И все-таки, на фоне этого разнообразия выделялись три кафе. Туда приходили, чтобы за чашкой пятнадцатикопеечного кофе решить мировые проблемы, а заодно закадрить девочку и поделиться с друзьями новостями из мира хард-рока. «Козырек», «Сквознячок» и «Поплавок» имели другие официальные названия. Но они, как и все официальное, не имели никакого значения. Разве может официоз устоять перед всепобеждающей мощью фольклора? Особенно, когда это фольклор студенческий или – шире – молодежный.
Здесь не только проводили время. Эти кафе имели культовое значение, их посетители чувствовали себя причастными к мировой культуре и к своеобразной элите, неофициальным сливкам общества. И главным в кафе были не вкуснейшие аджарские хачапури «Сквознячка» или переперченные лагмаджо «Поплавка», так хорошо шедшие под рублевое вино, а атмосфера свободы, которой так не хватало в советское время.
Там можно было взять чашку кофе и сидеть с ней хоть сутки. Главное, чтобы на дне оставалось хоть немного кофейной жижи. Но если посетитель допивал последнюю каплю, перед его столиком возникала обширная фигура строгой тети Офик, чьи неумолимые пальцы забирали чашку, что значило «бери новую, или уходи». А ведь случалось, что у представителя «элиты» ереванских завсегдатаев кафе в кармане не было даже завалящей «пятнашки» на чашку кофе!
И ничего страшного – это никак не влияло на самооценку, и даже было в порядке вещей.
Так вот. Конечно, «обычные» посетители «кафейного» треугольника в те годы предпочитали хард-рок. Но некоторые увлекались джазом. Это были либо искренние любители свинга, синкопированных ритмов, импровизаций, уводивших в неизведанные глубины музыки, либо те, кто хотел показать свою принадлежность к высшим кругам интеллектуальной молодежи.
Да и кто разберет, где заканчивалось увлечение и начиналась показуха? Во всяком случае, имена Луи Армстронга, Эллы Фитцджеральд, Дюка Эллингтона, Каунта Бейси, Эролла Гарднера, Майлса Дейвиса были на слуху, а их записи передавались из рук в руки почти так же, как и кассеты «Led Zeppelin» или «The Who». Почти, потому что любителей рока все-таки было больше.
Время шло. Мое поколение взрослело и постепенно уходило из кафе в настоящую взрослую жизнь – в работу, семьи, заботы другого свойства и качества. Но увлечение джазом оставалось. Мне было легко – моим соседом был музыкант: пианист Лева Малхасян, в просторечии Малхас, который был самым рьяным собирателем дисков Оскара Питерсона. «Всего Питерсон выпустил 78 дисков, – говорил Лева, – у меня есть 74. Еще один обещали привезти из Лос-Анджелеса».
Иногда Лева давал мне послушать и записать какой-нибудь из своих дисков, предварительно проверив качество иглы на моем проигрывателе – не поцарапает ли старая или некачественная иголка драгоценный диск?
Но вот, Советский Союз приказал долго жить. Началась война, а с ней и жесточайший кризис опустошили Ереван. Никого не интересовали кафе – разве что, люди моего поколения, проходя мимо, вспоминали, где и как проводили свои вечера в беспечные семидесятые, не задумываясь, что беспечные, потому что возраст был у нас такой, а совсем не из-за того, что время было такое.
Но все проходит – прошли и трудные годы. Город стал постепенно просыпаться, как после долгой зимней спячки. И хотя в городе стали постепенно появляться новые и новые кафе, все равно, казалось, что магия тех, еще советских, кафешек ушла навсегда, и ее уже не вернуть.
И тут настала эпоха Малхаса. А случилось это так. Есть в Ереване семья Нушикян. Это богатая семья. Почему-то они решили вложить деньги в пришедшее в полный упадок кафе «Поплавок» на берегу большого бассейна, который в Ереване называют «Московское озеро». Но этого было мало. тот самый единственный ход, который выигрывает шахматную партию, они сделали потом, когда купили рояль, поставили его в «Поплавке» и пригласили Левона Малхасяна просто играть на этом рояле.
«Заходи в «Поплавок», – сказал мне Малхас, когда мы в очередной раз встретились в подъезде, – я там по вечерам играю. Скучно мне там одному…»
И действительно, в кафе в те дни бывало очень мало посетителей. И Малхас, сидя у рояля и попивая коньяк, наигрывал разные джазовые стандарты. Скорее, видимо, для себя, чем для публики. Прошло около месяца, и вот, он уже собрал трио, с которым играл много лет – басиста Акселя Бакунца (Коку) и ударника Вячеслава Буниатяна (Славик). Постепенно в «Поплавке» начинают играть джазмены – сначала старшего поколения, а потом и молодежь.
«Поплавок» становится центром притяжения сначала для ереванской богемы, а потом и для политического бомонда, когда президент Роберт Кочарян включил это кафе в протокол посещения Еревана разными высокими гостями, которых стали приводить туда на обед. Все кругом, конечно, оцепляли, но я почему-то всегда свободно проходил, чтобы выпить там свою традиционную чашку кофе. А за соседним столом Кочарян принимал президента очередной страны, приехавшего с официальным визитом.
Но не в президентах дело. Бог с ними, в конце концов. Дело в джазе, который, начав с «Поплавка», захватывал все новые и новые рубежи. Ереванские международные фестивали джаза стали собирать звезд. Честно говоря, стареющие западные звезды и сами с удовольствием разъезжают по странам бывшего СССР, зарабатывая свои трудовые «копейки».
Своих, доморощенных джазменов стали привлекать другие кафе. Ну, а самые известные музыканты стали открывать «свои» клубы и приглашать туда коллег. Как правило, за этими клубами стоял какой-либо богач, понимавший, что за счет джазовой музыки можно увеличить прибыль с «объекта».
Свой клуб открыл и Малхас, больше не играющий в «Поплавке». И сейчас, приезжая в Ереван, я хожу к нему, на улицу Пушкина, чтобы выпить чего-нибудь алкогольного в компании друзей, послушать хорошую музыку и обнять Малхаса.
«Я как здешняя икона, – говорил он, еще сидя в «Поплавке», – кто бы сюда ни зашел, все подходят меня поцеловать».
Наверно, он, действительно, стал чем-то вроде символа, иконы. Ну, а джаз, благодаря его харизме и, наверно, деловой хватке, в Армении процветает. Говорят, позапрошлый год даже объявили годом джаза. Ну, а сейчас коллекционеры монет могут добавить в свои собрания тысячедрамовую монету, на которой написано Jazz.
А что «Поплавок»? Не знаю… давненько я там не бывал. Да и стоит ли?.