Ссылки на предыдущие части:
Часть первая: как получилось, что мы попали в "Духоборию", и как добирались туда из Тбилиси.
Часть вторая: первое впечатление от деревни Гореловка и о том, кто такие духоборы.
Часть третья: богослужение в Гореловке.
И все тексты об этнических меньшинствах можно прочитать по тэгу "вместе".
(Во время пения. Фото Рубена Мангасаряна)
Пение духоборов
С Рубиком мы встретились на границе. Ехать туда по бездорожью было необходимо: пограничник был каким-то приятелем Кости и мог по знакомству даром пропустить рубикин джип в Грузию. Иначе нужно было бы долго заполнять всякие бумаги, платить за въезд, кажется, пятьдесят долларов официальной пошлины и примерно такую же взятку.
Но – знакомство великая сила! Рубик победно пересек государственную границу Грузии, и спустя минут сорок мы снова были в Гореловке.
В одном из домов Таня Чучмаева собрала хор гореловских старушек. По моей просьбе они пели старые песни. Сначала запевала, бабушка с тяжелым подбородком и строгим лицом продекламировала, видимо, чтоб мы поняли, о чем будет речь, вот такие стихи:
Провожала дружка все до Питера.
Все до Питера, до Саратова.
А с Саратова – в кремлявую Москву.
Кремлявая Москва сдивовалася:
И кто ж это там так прашшается?
Или муж с жаной, или брат с сястрой?
И не муж с жаной, И не брат с сястрой,
Эт сударушка с своим миленьким…
На «сударушке» она всплеснула руками, все дружно и радостно засмеялись.
Отсмеявшись, она затянула:
«Провожала дружка…»
Хор на три голоса протяжно подхватил: «Все до Пи-и-и-и-тера, ой, все до Пи-и-тера, до Сара-а-а-а-а-това».
Запевала: «Все до Пите-ера…» И за ней хор: «До Сара-а-а-а-това, ой, до Сарато-о-о-ва, в Кремляву-у-у-ую Москву».
Отдышались – все же не молодухи уже. И снова голос запевалы: «До Сарато-ова…» И все вместе: «В кремляв-у-у-у-ую Москву, ой, кремлява-а-а-ая Москва… Сдивова-а-а-алася…»
Песня медленно, спокойно, протяжно и широко катилась вперед. Полстрочки за полстрочкой. Солировала строгая бабушка, она начинала с начала, хор подхватывал за ней вторую половину строки и даже немного забегал вперед. Но, будто не замечая этого, запевала возвращалась к тому месту в тексте, где только что вступил хор, и продолжала свою партию. Хор снова подхватывал. Песня лилась, лица становились все лиричнее, сюжет захватывал хористок, они, как в первый раз, переживали за расстающихся влюбленных.
("...Кремлявая Москва сдивовалася..." Поет солистка. Фото Рубена Мангасаряна)
Наконец, сударушка попрощалась со своим миленьким, песня закончилась, хористки мечтательно вздохнули… И почти сразу же начали другую:
Я встретил розу, она цвела,
И ароматом была полна.
«Это веселая песня», – сказала одна из певиц, видимо, чтоб мы не ошиблись, хотя пели протяжно и в миноре. В этой песне повторяли четырежды и по две строчки сразу.
Я эту розу сорвать готов,
Но побоялся ее шипов.
А утром рано я в сад пошел,
Но этой розы я не нашел.
Ой, роза, роза, – я закричал,
Зачем я, роза, вас не сорвал.
Сорвали розу, помяли цвет,
А этой розе семнадцать лет.
Ой, парни, парни, мой вам совет,
Не рвите розу в семнадцать лет.
Пели с удовольствием, с увлечением… Чувствовалось, что романтическая история про семнадцатилетнюю розу их взволновала. А потом, чтобы разрядить эту лирическую атмосферу, хор вдруг разразился частушками:
Мой мил, постыл, на печи застыл
Тулупом оделси, и то не согрелси...
"Ты целуешься некрепко", -- говорил миленок мой.
Я его поцеловала, он за шапку, и домой…
Когда закончили петь, строгая бабушка-солистка попросила, чтобы я подошел поближе. «Хочу тебя рассмотреть», – сказала она. Естественно, я подошел. «Ближе, совсем близко. Нагнись сюда».
И только тут я понял, что она была совершенно слепа. «Рассмотреть» для нее значило провести рукой по моему лицу. Рука была грубой, узловатые пальцы внимательно ощупали мой лоб, потом брови, нос, усы, бороду… «Ладно, – сказала она, отпуская меня, – тебя женщины любят. Добрый ты».
(Вот так я записывал пение духоборов. Фото Рубена Мангасаряна)