Тема возникла в комментариях к одному из постов. затем френд 
david_sand прислал линк к своему раннему посту на эту тему (жмите сюда, он здесь). И я понял, что надо писать.
А надо потому, что на эту тему я размышлял давно – еще с конца восьмидесятых.
david_sand прислал линк к своему раннему посту на эту тему (жмите сюда, он здесь). И я понял, что надо писать. А надо потому, что на эту тему я размышлял давно – еще с конца восьмидесятых.
Это тема о том, что такое интеллигенция, почему ее голоса не слышно в самые ответственные моменты, когда, казалось бы, именно интеллигенция должна выступить с самыми яркими разоблачительными речами и все расставить по своим местам.
Думаю, это одна из распространенных ошибок постсоветской жизни.
Начнем с того, что понятие интеллигент зародилось в России, в XIX веке (правда, академик Дмитрий Сергеевич Лихачев полагает, что первым интеллигентом был Максим Грек, живший на рубеже XV и XVI веков). Ленин ругался в адрес «интеллигентов», как мог. Затем Сталин нашел интеллигенции место в общественном устройстве СССР – это прослойка. Тонкая, мало кому нужная прослойка в государстве рабочих и крестьян.
Но вопрос «что такое интеллигент», кажется, существовал и до возникновения Союза. Но попытки, что называется, в лоб дать определение – обречены. Действительно: давайте попробуем. Правильно ли считать, что интеллигенты – все люди, имеющие высшее образование?
Наверняка, нет. Вспоминается такой эпизод: после окончания университета я, как и все мои однокурсники мужского пола, попал на трехмесячные армейские сборы. В казарме вместе с филологами-русистами были наши коллеги-специалисты армянского, выпускники романо-германского факультета, востоковеды, географы… Первую ночь нам было трудно уснуть – уж слишком много нас там было. И почему-то разговор зашел об интеллигенции. Мы спорили: кого можно считать интеллигентом.
«Что вы там завелись?! – послышался голос с кяварским выговором, – мы все – выпускники университета, значит, мы все – интеллигенты. И нечего об этом спорить». Говорившего, как мы потом узнали, этим словом назвать было нельзя. Никак нельзя. Он даже не подходил под определение Солженицына «образованщина», потому что и образованным не был. Как он окончил университет – для меня загадка. Наверно, еще большая, чем как он в университет поступил. (Статья Солженицына "Образованщина" -- здесь)
Тогда, может быть, прав анекдот, который утверждает, что у интеллигента три или четыре высших образования: его собственное, его отца, деда и (в некоторых вариантах) прадеда?
А где женская половина семьи? Ил она не важна? Явно важна. А разве советское высшее образование делает человека интеллигентом? Ответ тоже очевиден. Так что же? Может, мы идем неправильным путем, и вместо формальных показателей (образование, умственный труд, жизнь в городе – желательно, в столице) нужно искать иные показатели?
Я во многом соглашусь с академиком Дмитрием Лихачевым. Он выделяет несколько свойств интеллигента. Во-первых, умственный труд (с этим я как раз не вполне согласен), во-вторых, «умственная порядочность», в-третьих, интеллектуальная свобода – свобода как нравственная категория. Не свободен интеллигент только от своей совести и от своей мысли. И наконец, интеллигента отличает непобедимое чувство собственного достоинства. (статья Лихачева, опубликованная в журнале "Новый мир" -- здесь)
Но – при том, что, безусловно, есть интеллигенты, вместе они не составляют интеллигенции. Это сталинское понятие, пустившее довольно глубокие корни в советской и постсоветской действительности, совершенно ирреально и иррационально. Такого явления, я убежден, нет. Поэтому когда я употребляю слово «интеллигенция», я имею в виду лишь, что это несколько интеллигентов.
Мне посчастливилось вырасти в семье, где и дед мой и отец были настоящими интеллигентами. Я имел счастье общаться с потрясающим человеком, специалистом по древней русской литературе, Андреем Николаевичем Робинсоном. Это был интеллигент высочайшей пробы.
Я был совсем мальчиком, когда дед мой иногда брал меня в гости к Мартиросу Сарьяну, где, кажется, я как-то видел и католикоса Вазгена.
На меня огромное влияние оставил Саркис Мурадян, мой дядя. С Сильвой Капутикян я познакомился в начале девяностых, и мы с тех пор очень тепло относились друг к другу. Наш последний разговор с ней был на следующий день после того, как она отказалась от ордена Святого Месропа Маштоца в знак протеста против разгона демонстрации в ночь с 12 на 13 апреля 2004 года. Я записал наш разговор.
Тигран Мансурян, мой друг, с которым мы проводили долгие часы за чаем, который прекрасно готовила его жен Нона, – он, безусловно, интеллигент. Как жаль, что я не записал наших бесед о Шнитке и Нарекаци, о Фолкнере, о Комитасе…
Но есть еще один момент. Не очень приятный. И даже очень неприятный.
Интеллигенты, будучи совестью нации, были также проводниками и проповедниками национализма. Конечно, это делалось из самых лучших побуждений. Конечно, это было выражением свободы мысли и духа в условиях, когда советская действительность пыталась нас всех оболванить и превратить в «новую историческую общность – советский народ». Но роль наших интеллигентов – не всегда только положительная.
Все-таки интеллигенты ответственны перед народами Кавказа за войны, разруху, голод и сотни тысяч беженцев. И их вина в том, что именно они раздували чувства обделенности, исторической несправедливости, ущемленности… Главным образом, это были писатели, историки и филологи, получившие образование в России.
И поэтому, когда мы ждем, что «интеллигенция скажет свое решающее слово», – мы ждем зря. Она свое слово сказала. И это слово – не в пользу простых людей. И надо бы им покаяться. Единственный интеллигент, который действительно каялся, – была Сильва Капутикян. И над ней смеялись. А может, без смеха толпы не бывает покаяния?