markgrigorian

 

Казалось, что в эту деревню в Лачинском коридоре уже давно не въезжали машины. Ведущая туда дорога заросла высокой травой, ветви деревьев задевали за крышу автомобиля. В то время в деревне жили 7-8 семей, переехавших туда из Еревана, Гюмри и других мест Армении. Жили они нищенски – в брошенных азербайджанцами домах или землянках, практически без крова над головой, но счастливо и весело. В деревню мы попали к трем часам дня. К этому часу все мужское население деревни было, попросту говоря, пьяно. Нет, извиняюсь, не все. Один был трезв. Ему выпала очередь пасти овец, и трезвость была обусловлена тем, что ему предстояло привести домой всех животных, а для этого их нужно было время от времени правильно пересчитывать.

 

Увидев нас, хозяин дома запричитал: «Вай, Зина, Мхо приехал! Скорей, зарежь зайца, дорогой гость из Еревана приехал!»

 

Зайцев там ловили силками и использовали как кроликов, то есть давали размножаться, время от времени резали, шкурки продавали, а мясо ели.

 

Мы стали отказываться, говорили, что заехали на минутку и сейчас уезжаем в Ереван. Мы – это родственник хозяев Мхо, главный инженер строительства дороги Горис-Степанакерт Карен и я.

 

«Ладно, – сдался хозяин. – Но мы обязательно должны выпить. Я угощу вас отличной тутовой водкой – сам гнал». Сказав это, он скрылся где-то под землей и через мгновение появился вновь с огромной бутылкой.

 

Я никогда прежде не видел таких бутылок. Она вмещала, наверное, литров двадцать.

 

 

Рядом с такой бутылкой теряется чувство реальности. Мужчина среднего роста кажется пигмеем, лилипутом. Ее раблезианские размеры навевают мысли о тщете бытия, суете и никчемности нашей повседневности. Глядя на нее, думаешь об оракуле Божественной Бутылки и алхимических лабораториях, где, наверно, именно в таких бутылях вызревали гомункулусы и философские камни. Она создана для постижения истины. Да, да, истина должна отдыхать именно на ее дне, и нигде больше. Такую бутылку можно переносить, только обняв и прижав к сердцу, как любимую женщину. Боже, как глупо прошла моя жизнь среди шкаликов, жуликов, мерзавчиков, четвертинок, фляг, чекушек и поллитр. О, выпивохи, питухи, пьяницы и алкоголики! О, прикладывающиеся к бутылке и не дураки выпить! О, братья и сестры, вкушающие, опрокидывающие, смакующие и заливающие за галстук! О вы, которые подшофе, навеселе, поддатые, под хмельком и пьяны! О! О! О!

 

В бутылке, обняв которую вылез из-под земли хозяин дома, колыхалась голубоватая сивушная жидкость.

 

«Сам гнал! – гордо сказал он. – Чистейшей перегонки тутовая водка. Шестьдесят градусов».

 

После чего он, нежно наклонив горлышко, разлил эту жидкость по граненым стаканам. Запахло тутовкой. Карен взял свой стакан, скептически посмотрел внутрь, понюхал. Затем слегка взболтал содержимое и снова посмотрел. Потом понюхал. «Здесь сорок семь градусов», – громко сказал он и поставил стакан на стол.

 

«Что ты говоришь?» – возмутился хозяин. – Я сам ее гнал и сам проверял! Тут шестьдесят градусов! Водки такой чистоты ты в жизни не пил».

 

Карен не ответил. Он снова взял стакан, поднял на уровень глаз, посмотрел, понюхал, взболтал, еще раз посмотрел, поставил на стол и заявил: «Максимум сорок восемь».

 

Запахло скандалом. «Зина, неси градусник!» – закричал оскорбленный в лучших чувствах хозяин. Мы попытались сгладить неловкость всякими словами. Но хозяин был непреклонен и требовал спиртометр. Наконец, его принесли и торжественно опустили в стакан. Водка была сорокасемиградусной.

 

Потом Карен раскрыл свой секрет: он родился и вырос в деревне Караундж, где изготовление тутовой водки является делом чести и главным промыслом. Он с детства знал вещи, которые наш хозяин лишь начал постигать. Что входило в тонкости, я не понял. С одной стороны, я быстро запутался в разнице между медными и алюминиевыми змеевиками, а с другой – подходила очередь пятой рюмки.