Мы не общались много лет. Но на рубеже восьмидесятых-девяностых годов наше общение было довольно интенсивным. Я часто ездил в Москву, где вот-вот должен был защитить диссертацию, и Ольга Северская, моя однокашница по аспирантуре, друг и соавтор познакомила меня с Парщиковым и поэтами его группы метареалистов -- Женей Даениным, Ваней Ждановым, Алексеем Драгомощенко...
Помню, тогда еще шли разговоры о названии группы: "метареализм" или "метаметафоризм". И хотя "метареализм" с легкой руки Михаила Эпштейна уже к тому времени прижился, все-таки разговоры я помню. И даже помню, что писал о технике создания "метафоры второго порядка" в стихах Парщикова, и что это и есть как раз "мета-метафора", почему и следовало назвать его направление...
А еще мы говорили о постмодернизме, о "джазе в поэзии", о "партитурном чтении стихов"... И читали стихи. И пили водку.
А еще как-то раз мы с Парщиковым чуть не попали в тюрьму.
Было это в Ереване то ли в январе, то ли в феврале 1989 года. Алеша приехал в Ереван по заданию какой-то московской газетыили журнала (чуть ли не "Сельская молодежь"). А у нас -- масса беженцев после землетрясения, особое положение, комендантский час, арестован комитет "Карабах", вокруг здания оперы воинское оцепление, как будто опера -- это важнейший стратегический объект, типа банка, почты, телеграфа... На самом деле так оно и было. Площадь перед зданием оперы была в те дни и месяцы центром, вокруг которого кристаллизировалось карабахское движение, антисоветская энергия которого расходилась по всему Союзу.
И он попросил меня провести его мимо оперы, чтобы он смог сделать хотя бы пару снимков. Мы немного поспорили о том, как было бы лучше: сфотографировать здание оперы с солдатами и танком (или, может, БМП), стоящим на перекрестке, проходя мимо, или взять такси и сделать снимки, проезжая на такси.
Алеша решил, что командировочное удостоверение от московской газеты поможет ему. Мы остановились напротив цветочного магазина на Саят-Нова, он сделал пару кадров, и мы пошли дальше. Но не успели мы пройти и двадцати метров, как нас уже окружали пятеро людей в форме с автоматами. Они отвели нас к своим командирам, которые и приказали везти нас в тюрьму. А тогда сажали ровно на месяц -- "за нарушение режима особого положения". Мы стали базарить, и смогли-таки вырваться -- ценой засвеченной пленки.
Потом Алеша уехал в Стэнфорд, потом в Армении начались кошмарные девяностые, и я уже не мог часто ездить в Москву, где мы, собственно, и встречались...
И все. Здесь мы больше не встретимся. Мир его праху!
Вот одно из его стихотворений -- я его выбрал произвольно.
* * *
Тот город фиговый - лишь флёр над преисподней.
Мы оба не обещаны ему.
Мертвы - вчера, оживлены - сегодня,
я сам не понимаю, почему.
Дрожит гитара под рукой, как кролик,
цветёт гитара, как иранский коврик.
Она напоминает мне вчера.
И там - дыра, и здесь - дыра.
Ещё саднит внутри степная зона -
удар, открывший горло для трезвона,
и степь качнулась чёрная, как люк,
и детский вдруг развеялся испуг.
