Зайдя во двор редакции, я увидел, как с большого трейлера сгружают металлические бочонки с пивом.
«Пиво завезли», – механически подумал я.
Пройдя несколько шагов, я очнулся: «Боже мой, как крепко сидит во мне эта советская закваска!»
Крепкие ребята с обильно татуированными руками ворочали бочки.
«Как много пьют эти журналисты!» – проходя мимо, пошутил я.
Ребята с готовностью захохотали.
И мне вспомнилось.
В середине семидесятых я подрабатывал на ереванской телестудии в уроках английского языка. Идея вести уроки английского принадлежала молодому журналисту Роберту Мависакаляну. Начальство идею одобрило, и редакция учебных передач поручила Роберту вести эти уроки.
Он разработал все, что надо разработать. Сценарий, план, график работ… Потом собрал группу студентов, пригласил молодого режиссера – Сурика Рштуни – и работа закипела. Каждую неделю мы собирались у Роберта – дома или в здании телецентра, расположенном на холме над городом, – и готовились к очередной записи: репетировали, подбирали костюмы, что-то обсуждали. Словом, вели себя как настоящие телеактеры.
Сначала мы отсняли несколько уроков. Начальству они понравились, и передача стала исправно выходить в эфир раз в неделю. Через некоторое время меня стали узнавать на улицах, в магазинах, в кафе. На меня стали оглядываться и даже показывать пальцами. Это было приятно, потому что кому не хочется быть знаменитым, но одновременно и неприятно, потому что лишало меня приватности, обычности, спокойствия…
Зато те сорок рублей, которые я получал за участие в съемках, были мне исключительно приятны. Добавляясь к стипендии, они приближали мой доход к зарплате начинающего инженера, а это значит, что я мог позволить себе жить независимо. В восемнадцать лет! Представляете, какой счастье?
В те годы на ереванской телестудии было всего три студии (извиняюсь за повтор), где можно было проводить записи и откуда шли прямые эфиры – в те редкие случаи, когда эфиры бывали прямыми. Нам, редакции учебных программ, студии отводились в последнюю очередь. Это значило, что мы, как правило, собирались на студии часам к восьми вечера, примерно до десяти бездельничали, а в десять шли в студию. Там мы несколько раз репетировали свои сценки, потом проводили «тракт», то есть последнюю репетицию с камерами, когда режиссер прогонял с операторами их часть работы, и, часам к одиннадцати вечера у нас начиналась собственно запись.
Она продолжалась до полуночи, когда, заканчивая программы, диктор говорил «спокойной ночи», и все работники телестудии садились в старенький автобус, который, кряхтя, развозил их по домам.
И как-то раз, в один из вечеров в студийный буфет завезли пиво.
Это был жаркий летний воскресный вечер. А пиво было холодным и абовянским. А надо сказать, что Абовянский пивзавод, выпускавший «Жигулевское» (помните, в СССР не могло быть иного пива. Одна страна – одно пиво. И никаких отклонений), был построен сравнительно недавно, и поэтому пиво выпускал хорошее.
Словом, это была редчайшая удача: хорошее холодное пиво, и никакого начальства – вечер-то воскресный.
Так что все, кто были в этот вечер на территории телестанции, ринулись в буфет. Это был праздник пива: операторы, режиссеры, техники, дикторы, «помрежи» (официально – помощники режиссеров, фактически – мальчики на побегушках), милиционеры из охраны, гримерши («давайте я вам лоб припудрю, лоб не должен быть блестящим»), костюмерши («не надо нас стесняться, мальчики, мы видели, как раздеваются великие актеры»), уборщицы, – все пили пиво.
Трезвыми, кажется, остались двое: знаменитая дикторша, которая в тот вечер должна была «закрыть» программы, и Сурик – наш молодой режиссер.
И вот тут-то и таилась опасность, потому что с нами была девочка-семиклассница, которая должна была сниматься в какой-то роли в нашем уроке английского. Она прекрасно говорила по-английски, потому что ее отец был дипломатом, и полгода она жила где-то в условиях капитализма. А в Ереване она училась в известной школе номер сто четырнадцать с английским уклоном.
То есть можно представить: это была избалованная красивая взбалмошная девочка, привыкшая считать себя звездой – всегда и везде.
И вот, она выпила пива. И, соответственно, опьянела. А опьянев, стала капризничать. Вам когда-нибудь приходилось общаться с капризничающей звездой? Лучше не надо, потому что это вредно для здоровья. Сначала она отказалась идти в студию, потому что в студии ей было жарко. Сурик метался, уговаривая ее, просил, умолял, но чем больше он просил, тем непреклоннее она становилась. Более того: она стала вести себя с Суриком так, будто он признавался ей в любви, а она гордо отвергала его.
Опешив сначала, мы постепенно стали получать удовольствие от этой сцены. Наконец, Сурик отошел, пробурчал что-то вроде «узнаю, кто ее напоил, убью своими руками», закурил и замолчал. Наша примадонна, однако, почувствовав себя в центре внимания, продолжала капризничать вовсю. Не помню уже, что именно она говорила, но помню, что концерт продолжался часов до десяти. Закончился он, как и полагается, упадком сил и слезами.
Съемка была сорвана. Мы отказались от студии и проваландались до полуночи, когда можно было, загрузившись в кряхтящий автобусик, отправиться по домам. Сурик попросил помрежа проводить нашу юную примадонну до дому и передать с рук на руки родителям.
Помреж так и поступил. Когда, выполнив долг, он возвращался через двор, его побили соседские мальчишки. Увидев, как он заполночь приводит домой красавицу, они решили, что он ее ухажер. В них взыграла ревность, а помреж неделю ходил с фонарем под левым глазом.
Вот как иногда может закончиться коллективное пивное пьянство.
Но несмотря на это, я все же присоединяюсь к призыву, много лет сиявшему неоновыми лампами на вокзальной площади в Тбилиси: «Пейте пиво. Оно полезно и питательно».
И зачем было в столице вина Тбилиси вешать этот пивной призыв?
Но это уже другая история.